ПОСЛЕДНЯЯ ЛЮБОВЬ КАРЛСОНА. Интервью с Кариной Мишулиной

Вокруг папы всегда было много тайн… Например, кто был его отец? Почему он ото всех скрывал дату своего рождения? И откуда, наконец, взялось это редкое имя — Спартак?

А имя папе выбрал… его родной дядя. Он был большой шишкой в сталинские времена — как-никак ректор Академии общественных наук при ЦК ВКП(б). Дядя Шура жил в огромной квартире в Настасьинском переулке, напротив Театра Станиславского, был вхож к Сталину, дружил с Сусловым. Он был специалистом по Древнему Риму и изо всех гладиаторов особо выделял Спартака и Аристоника. Словом, когда родился племянник, дядя назвал его Спартаком. А своему родному сыну дал имя Аристоник. Папа часто говорил: «Хорошо, что я родился первым, а то был бы Аристоником!»

И тем не менее это редкое имя впоследствии помогло папе в жизни…

Дело в том, что его мать (моя бабушка) совсем малюткой сдала сына в детдом. Анна Васильевна Мишулина очень рано получила высокое назначение — замнаркома золотопромышленности СССР. И вот, будучи на таком ответственном посту, она забеременела…

Папа появился на свет 22 апреля, в день рождения вождя революции. Кто отец ребенка — никто в семье не знал. Бабушка хранила молчание. В метрике было написано: Спартак Васильевич Мишулин. Имя гладиаторское, отчество дедушкино, фамилия мамина…

Отдать месячного грудничка в детдом было ее осознанным решением. Бабушка была настоящим мужиком в юбке!

Ролан Пети: «Рудольф Нуреев был опасным и непредсказуемым…»

Легендарный французский хореограф и танцор, восьмидесятишестилетний Ролан Пети был крайне недоволен тем фактом, что «Караван историй» ограничил свою беседу с ним исключительно расспросами о Рудольфе Нурееве. «Моя собственная жизнь так многообразна, так необыкновенна, почему вы интересуетесь лишь Нуреевым?» — укорял обиженный мэтр.

Каждый запомнил своего Нуреева. Для одних он — взрывной, обволакивающий и вкрадчивый обольститель, для других — вздорный гордец. Найдутся и те, кто опишет его как милого шутника, элегантного бонвивана. Или безумного артиста, сжигающего свою жизнь бессонницей и работой, дикими страстями. Для меня он был всеми этими разнообразными личностями понемногу. Я назвал бы его типичным героем истеричного кино Тарантино — грубым, нервным, опасным, дерганым и непредсказуемым!

— Как вы встретились?

— Наша первая встреча была мимолетной. Случилось это в 1959 году в Вене, где я был на гастролях с балетом «Сирано де Бержерак». Стараясь до минимума сократить общение с околотеатральной средой, я буквально по-партизански добирался из своего «Гранд Отеля» до Венской оперы и обратно. После очередного выступления ко мне в ложу каким-то чудом проник иностранный поклонник.

Тони Беннетт: ВЕСЬ ЭТОТ ДЖАЗ

Вокруг него сгустилась влажная бархатная темнота, а далеко впереди засветился не то туннель, не то просто дверь. Тони уже не чувствовал ни рук, ни ног. Он присмотрелся и неожиданно разглядел над дверью надпись — эту фразу когда-то произнес Фрэнк Синатра: «Тони Беннетт — лучший певец на всем земном шаре». Под ней стояли цифры: «1926—1977». Какое-то время он безразлично разглядывал их и вдруг понял, что умирает…

…Тони очнулся от резкой боли в сердце. В глазах все плыло. Он тряхнул головой, чтобы разогнать пелену, и с трудом различил перед собой силуэт в белом, который склонился над ним. «Все нормально, мадам. — провозгласил силуэт, обращаясь к кому-то вне поля зрения (голос донесся до Тони словно сквозь большую пуховую подушку). — Будет жить», — и резким, но аккуратным движением выдернул шприц у него из груди. «Это не опасно? — услышал Тони дрожащий голос Сандры. — Может быть, можно было как-то по-другому? «Милая моя, — устало промолвил врач. — Еще немного, и ваш муж оказался бы на небесах. Прямой укол адреналина в сердце — редкая процедура и уж конечно, не самая приятная, но минут через десять не понадобилась бы и она». Доктор отошел в сторону, и за его спиной Тони разглядел две чертовски знакомые фигуры. «Проклятие! — подумал он, с опозданием понимая, кто перед ним. — Я же сам их вызвал. Вот черт…» И обессилено закрыл глаза.

На следующее утро Тони Беннетт, еще не вполне оправившийся от случившегося,